Форум » Оккупированные территории » Вы съесть изволили мою морковь! » Ответить
Вы съесть изволили мою морковь!
Серж: 20 октября 1812 года, около десяти часов утра
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Алексей Тарпанов: ... От окошка, понизу обсыпанного мелким водяным бисером, тянуло сыростью. И в лучшие-то времена от нее было не избавиться, хоть докрасна топи высокий открытый камин, уставленный поверху разнообразными финтифлюшками,- а уж теперь..! Последние деньки осени давали о себе знать, самовольно проникая под кровлю старого дома, и, словно пайетки с маскарадного костюма, рассыпая повсюду лопавишеся серьги с берез. Алексей Михайлович зябко дернул плечами, не отрывая взгляда от слегка колеблющихся ветвей, роняющих в лужу сусальные листики; дернул, поправил манжеты, закрывающие почти самые пальцы, и с явным неудовольствием придвинулся ближе к стеклу, на котором от его дыхания сразу же стало набегать мутное облачко. На таких пансионеры обыкновенно пишут первые признанья в любви, а едва выпустившиеся офицеры - время и место свидания с розовощекой красоткой, на миг упорхнувшей от маменьки в вихре бала. Это вам не зимний морозец, готовый предательски выдать тайну нескромным глазам,- нечто эфемерное, неуловимое, мгновенье - и нет его... и только капля воды торопливо скатывается по стеклу вниз, чтобы упасть в почерневшую щель старой оконной рамы... ... Между тем за самим окном происходило кое-что до крайности интересное, и брови Алексея Петровича, уже кустистые, как у всякого изрядно пожившего человека, но еще сохранившие определенной природой цвет,- брови его, дрогнув, с явным неудовольствием сошлись над высокой переносицей. Он привычно протянул руку, ища колокольчик для вызова слуг - и тут же, словно обжегшись, отдернул ее и порывисто сжал в кулак. Все, что было особо - и не особо - ценного в доме (в том числе и аглийцкой работы безделку в виде дамы в старинном кринолине, взболтнув которую, можно было поднять на ноги едва ли не всю дворню), давно уже осело в поместительных карманах и ранцах победителей. - Эй, кто там есть? Да кому там и быть, кроме как верному Степану, который, по нынешним временам, у барина и камердинер, и лакей, и за все про все - швец, жнец и на дуде игрец? В очередной раз эта мысль, словно царапина, засаднила у Алексея Михайловича, но он только высоко поднял голову. Как сказал царь Соломон: все проходит, и это пройдет. ... Когда дверь открылась, и слуга с поклоном появился на пороге, Тарпанов уже успел в раздражении растеребить острый край своего манжета. - Поди-ка сюда. Это кто там с Настасьей у колодца, не молодого ли Морозова человек?- почти касаясь узкими пальцами запотевшего стекла, спросил он, титулуя гостевавшего соседа по привычке, оставшейся с тех времен, когда младшая поросль на деревянных лошадках под стол скакала, да еще при этом подпрыгивала. Степан некоторое время вглядывался в искаженную влажным стеклом картину, а потом отрапортовал: - Так точно-с! Он самый, куафер то есть ихний-с,- недовольство в голосе барина было слишком уж очевидным, и докладывавший поспешил добавить,- А еще-с сегодни с утра затеял он драку с понаехавшими хренцузами, да одному из них морду рас... виноват барин, физиогномию совсем напрочь разбил. Как есть, до кровИ. Бровь Алексея Михайловича поползла вверх, что, впрочем, не означало прощения за подобное молодечество. - Позови-ка мне этого героя, Степан, дружок. Да смотри, не горлань на весь дом... выжди, чтобы все тихо было. Ступай.
Серж: До кабинета Алексея Михайловича Серж добрался не то чтобы не торопясь – барин все же был не его, но и не мешкая – все же барин. Остановился на миг перед дубовой дверью, привычно прочитал старательно выцарапанное на темном дереве похабное французское словечко (писавший даже добавил в конце бeсполезное «g», еще раз доказывая, что просветительские идеи Руссо не помогают неблагородным дикарям выучиться грамоте), снова пригладил волосы и, постучавшись, вошел. – Звать изволили, Алексей Михайлович? Оброчное детство с юностью, похвалы месье Жоржа да чрезмерное внимание дам московского полусвета не способствуют развитию той подобострастности, кою ожидает от своих крепостных провинциальная знать, и все попытки Сержа усвоить правильный тон и подобрать нужные слова до сих пор оканчивались крахом.
Алексей Тарпанов: Даже если бы шустрый малый переломился пополам, вряд ли бы это смягчило устремленный на него взгляд Алексея Михайловича. Скорее уж напротив, угодливая физиономия, расползшаяся в улыбке, разозлила бы его еще больше. Как ни крути, а французские романчики изрядно пыли напустили в голову русского человека, и все эти фратерите-эгалите уже несколько подпортили от отцов завещанное, веками нерушимо стоявшее барство. Конечно, ровней себе Алексей Михайлович признать креостного никак не мог, но и все эти снисходительные обращения "братец, любезный" и прочая, вдруг показались ему несвоевременны и почти неуместны. Может быть, потому, что унижен он был самим присутствием в поместье французов, да и пропавший колокольчик звенел в его ушах куда четче, чем в воспоминаньях прислуги. - Ты,- протянул он по-русски, хотя слышал несколько раз, как ловко крепостной болтает на языке захватчиков,- ты, как я понимаю, молодому Морозову служишь? Глаза Алексея Михайловича, будь они ножами, уже изрезали бы куафера в кровь. Досада, которую он не мог ни понять, ни объяснить, все сильнее язвила хозяина Преображенки. Ну вот, куафер стоит перед ним, не толчется больше возле колодца. И теперь говорить с ним? О чем? Ответ на этот вопрос почти напугал и только больше разозлил бывшего гусара. Хрустнув пальцами, он еще больше выпрямился, словно осанкой пытаясь подчеркнуть свое превосходство. - Смотрю я, барин не больно строго тебя держит; болтаешься по двору без дела,- не зная, как завязать разговор, выдавил из себя мужчина.
Серж: Недоумение молодого человека тотчас же отразилось на его подвижном лице, но естественный порыв русского крепостного, немедленно начать оправдываться, даже на миг не возник в его развращенной душе. Раздражение на лице и в голосе Тарпанова он приписал желудочным болям, вызванным непривычно грубой пищей, благо от них страдали в разной степени все обитатели господского дома. – Я больше Дарье Андреевне прислуживаю, и барышням молодым, – пояснил он. – А они уж как позовут, ваше благородие. На самом деле, после вынужденного переезда к Тарпановым Сержу пришлось взять на себя и некоторые обязанности камердинера при Александре Николаевиче, но, как любой мастер своего дела, он не мог примириться с подобным положением дел и по-прежнему вел себя так, словно прически demoiselles Морозовых были его единственной обязанностью.
Алексей Тарпанов: Если Сержу его слова не казались оправданием, то Тарпанову-старшему они виделись попыткой не только найти объяснение для своего безделья, но и заявить о своем праве предаваться этому занятию впредь. Смерив куафера взглядом, он хотел по привычке одернуть манжеты, но вспомнил, что один из них пребывает в не весьма презентабельном состоянии, и ограничился тем, что заложил руки за спину. - Устроился, стало быть? За дамскими юбками. Что же, надежное место, и по способности,- рот Алексея Михайловича покривился в усмешке, но он тут же напомнил себе, что стоящий перед ни человек - всего-навсего крепостной.- Хотя... барин твой тоже не служит, даром что французы его только что взашей из дому не вытолкали, что ж со слуг взять? Где-то в глубине души Тарпанов понимал, что, возможно, несправедлив к молодому человеку, которому сам предоставил кров над головой, и что тот не по своей воле вынужден был отказаться от военной карьеры... но раздражение, которое вызывал у него Серж, готово было перелиться на кого угодно, не разбирая цели. Выдержав паузу, которая, по мнению Тарпанова, должна была понадобиться собеседнику на осознание его слов, он продолжал тоном, в котором невозможно было прочитать что-то, кроме назидания: - Ты, конечно, догадываешься, зачем я велел тебя звать?
Серж: Глаза Сержа негодующе вспыхнули, и он невольно вскинул голову. При всей его неприязни к господам в целом и к Морозовым в частности, близкое общение с Александром Николаевичем если и не переменило его мнения, то все же невольно ознакомило с тем, как болезненно молодой человек переживал свое вынужденное бездействие. И пусть и Морозов тоже заставил его покинуть Москву, все же то был его барин, и слушать возводимый на него поклеп было Сержу почти невыносимо. – Не могу знать, ваша милость, – пробормотал он, но тут природа взяла свое и ограничиться этой благоразумной фразой он не смог. – Ежели человек не вольный, ваша милость, то не ему и пенять, что с его жизнью или смертью делается. А ежели кому не дал Господь взяться за оружие, то Господа в том и винить. «А Москву-то нашу сожгли, матушку,» – подумалось ему вдруг, и как наяву встал перед ним белоснежный силуэт Новодевичьего монастыря, сияющие купола Благовещенской церкви на Якиманке, бурлящий жизнью Кузнецкий мост да тихие заводи Яузы, где случалось ему купаться заполночь с девчоночкой одной из Китай-города… ну да это другая история.
Алексей Тарпанов: Изуродованный манжет все больше действовал Тарпанову на нервы. Да, именно он. Еще, разумеется, необходимость лично отчитывать чужого слугу. Алексей Михайлович, покуда не сбежал еще из Преображенки управляющий - офранцузившийся молодец косой сажени в плечах, перепортивший на селе не одну девку, но, тем не менее, дело свое знавший - до задушевных бесед с крестьянами не снисходил. И не по заносчивости - куда у заноситься, всех нас земля-матушка примет и укроет, и одна постель всем нам уготована - а просто потому, что о чем и как с ними говорить, не имел ни малейшего представления. В армии, под вражьими пулями или на бивуаке, все было понятно: "ряды вздвоить, заряжай, цельсь, пли!", или, если дело доходит "Никитка, мерзавец, помоги барину дойти до кровати, не видишь, барину плохо?" Впрочем, Тарпанов был человек по-своему справедливый, и строже, чем пинком, денщика своего не наказывал. В бытность же свою помещиком беседовать с крепостными он так и не научился, немало обрадовавшись возможности переложить это на управляющего и приказчиков. И вот теперь смущен он был не меньше, а, может быть, даже больше Сержа, потому что высказать свое распоряжение в лоб не считал возможным, а ходить вокруг да около не был приучен. Не с дамой. - Ты вот что,- выдержав еще одну паузу, проговорил он, слегка покачнувшись на пятках и оторвав, наконец, взгляд от Сержа,- имей в виду, что девица, с которой ты у колодца прохлождался - невеста моего камердинера. Мне и французов заезжих хватает, чтобы еще с барином твоим объясняться. Если сам не понимаешь, то я велю тебе доходчиво разъяснить. Но уж потом не обезсудь.
Серж: Изумление, вызванное откровением Тарпанова, было столь велико, что Серж даже не удивился тому, что его дерзкая выходка сошла ему с рук. Чтобы барин, да вдруг не только браки своих крепостных устраивал, но еще и о нравственности их тревожился? Было в этом что-то настолько невероятное, что молодой человек и на миг не поверил, что Тарпанов и впрямь говорил серьезно. – То есть как, невеста? – растерянно переспросил он. – Когда она сама о том ни сном ни духом? Дарья Андреевна, было дело, выдала косую Аннушку за Григорья-плотника и ни ту ни другого не спросила, но так Аннушка перестарок была, а у Григория жена как раз померла, пятерых ребятишек оставила, а тут…
Алексей Тарпанов: Не стоило, ох, не стоило Сергею Петровичу, Сержу, Сереженьке открывать роток, чтобы произнести эти слова! Потому что если до его замашек вести себя, как вольному, Тарпанову, в общем-то, дела не было - ваш холоп, уважаемый Александр Николаевич, вам его и учить уму-разуму - то вот других с толку сбивать, это уж mille pardonns! - Ты, голубчик, на ухо не туговат ли?- переходя на тон тихий, но совсем не ласковый, вымолвил Алексей Михайлович. В таких случаях пи разговоре с равным когда-то начинали снимать перчатку, да теперь и случай не тот, и обычаи переменились. Но, однако же, побледнел при этих словах Тарпанов весьма ощутимо, и позабыл уже про пострадавший манжет - так чесались руку влепить мерзавцу если не пощечину, то хотя бы отечественную русскую оплеуху. - Или тебе пудрой да помадами глаза залепило, не разберешь? Может быть, тебе уже и барин вольную подписал?- Тарпанов испытывал какое-то странное наслаждение, задавая куаферу эти вопросы, словно удар за ударом сталкивая его туда, где нахальному выскочке, возомнившему, что он уже в "просвещенной Европе", надлежало быть.- Ты моли бога, голубчик, чтобы французы тебя завтра под крыльцом не повесили за твои безобразия!- выплюнул хозяин Преображенки наконец, давая понять, что ему все еще известно происходящее в поместье так же хорошо, как и в мирное время. Тарпанов толком не понял из объяснений камердинера, что там не поделил Серж с захватчиками, но это его сейчас не слишком и интересовало. - Если из-за тебя, мерзавца, с чьей-нибудь головы хоть волосок упадет, я тебя лично им на расправу выволоку!- избывая унижение, сорвался почти на крик Алексей Махайлович.
Серж: Серж также заметно побледнел, но тут же вспыхнул до корней волос, словно и вправду был он ровней Тарпанову, словно слова помещика и вправду оскорбили его. Одно дело признаваться самому себе, что сегодняшняя стычка с французскими солдатами нанесла, возможно, непоправимый ущерб его планам, и совсем другое, когда те, кто тех же самых французов именуют захватчиками, тебя за нее упрекают а французский сержант – вопреки сказанному им на кухне, Серж отлично понимал, что Леблан за него вступился – становится на твою сторону. Тут уж не о свободе в дивном городе Париже возмечтаешь! – Прошу прощения, ваша милость. – Ни грана покорности не прозвучало в его чуть охрипнувшем голосе. – Более пальцем ни одного француза не трону, буду как ваша милость, тише воды ниже травы.
Алексей Тарпанов: ... Хотя Алексей Михайлович не имел счастья служить, как Наполеон, в артиллерии, доводилось ему в бытность свою в гусарах понюхать едкого, напитанного пороховым дымом и гарью воздуха на поле боя. Вдохнешь - и словно ком в горле, нестерпимо режет глаза, выжимая из них невесть откуда взявшиеся слезы. И хочется протолкнуть воздух в грудь, да застревает он, кусая тебя изнутри, вызывая мучительное желание прополоскать себя всего прохладной и чистой родниковой водой... Хочется - и никак. Вот примерно так же задохнулся сейчас Тарпанов-старший, и ровно те же разъедающие капли навернулись ему на глаза. Хотелось броситься на этого ловкача, сгрести за шкирку, встряхнуть как следует; проволочить через дом, чтобы видел и понимал, кто вокруг и какими трудами удалось сохранить хотя бы частицу покоя,- а потом долго, с упоением кричать в наглое молодое лицо: "Что бы ты понимал, скотина, мерзавец! Да если бы не я... если бы не стелился сейчас перед этими лягушатниками... если бы не сын мой, в эту минуту, может быть, умирающий в лесу, в двух шагах от родного дома... если бы не..." ... Но, разумеется, ничего этого делать Алексей Михайлович не стал. Сам не понимая как, будто подхваченный ветром, очутился он вдруг перед куафером, пылая от ярости, и уже даже занес руку, стиснутую в кулак - но остановился. Только несколько мгновений смотрел он на Сержа, ничего не пытаясь сказать тому этим взглядом, просто смотрел, может, и не замечая его - а потом шагнул дальше, и толчком распахнул дверь. - Степан!
Серж: Серж и ахнуть не успел, как Тарпанов оказался перед ним. Руки куафера сами собой сжались в кулаки, в голове вихрем пронеслась цепочка мыслей, половина из которых никак не могла быть высказана в приличном обществе, но помещик, даже не заметив, казалось, возмутительного поведения молодого человека, развернулся к двери и кликнул Степана. Камердинер появился так быстро, словно подслушивал у замочной скважины, и Серж спешно отвел глаза от угодливо согнувшейся фигуры, тщетно пытаясь создать на лице покаянное выражение.
Александр Морозов: Поеживаясь от холода, Александр Морозов возвращался с прогулки домой. Хотя как назовешь домом чужое поместье, где, хоть и приняли с пониманием и даже радушием, но все чужое, не свое. Но, если бы не гостеприимство Тарпановых, могло бы быть еще хуже и, в очередной раз пообещав себе, что так или иначе он еще посчитается с французишками, Саша ускорил шаг - пронизывающий ветер как-то не способствовал неспешной прогулке. Хмуро посмотрев на мелькнувшего вдалеке человека в ненавистном мундире, молодой человек чертыхнулся и вошел в дом. Внутри было немногим теплее улицы, осенняя сырость проникла, казалось, повсюду. Александр секунду помедлил и направился в сторону кабинета Алексея Михайловича, справедливо рассудив, что уж там-то точно должно быть натоплено. К тому же неоконченная партия в шахматы была не самым плохим предлогом нарушить уединение хозяина. О том, что сам Тарпанов может быть совсем в другом месте, Саша как-то и не подумал. Не дойдя до кабинета, молодой человек и резко остановился, увидев злородано-довольного Степана, который самозабвенно подслушивал у замочной скважины. - И что это ты тут делаешь, милейший? – прищурившись, поинтересовался Морозов. Камердинер резко распрямился, при этом его физиономия приобрела привычное угодливое выражение, и елейным голосом ответил: - Так я стою тут. На страже-с, так сказать, - и, не в силах сдержать свою радость, сам себя выдал, добавив, - там Алексей Михайлович куафера вашего бранит-с. Увидев, как гневно свернули глаза юноши, но неправильно поняв причину вспышки, - сейчас этому выскочке от двоих достанется, - камердинер потер ладонь о ладонь и уже приготовился доложить о приходе молодого Морозова, но не успел – из кабинета раздался зычный крик и дверь резко распахнулась. - Тут-с я, Алексей Михайлович, - засуетился Степан, - вот и Александр Николаевич пожаловали, - и, покосившись в сторону Сержа, посторонился, давая Саше дорогу. Покалеченная нога не позволяла Александру чеканить шаг, да и у кого живет, он тоже хорошо помнил, но, чувствуя себя задетым, он с самым независимым видом, на который был только способен, вошел в кабинет и, на секунду задержав взгляд на куафере, обратился к Тарпанову. - Алексей Михайлович, что-нибудь случилось? Мне вон, - пренебрежительный кивок в сторону Степана, - камердинер ваш сказал, что мой человек в чем-то провинился? Молодой человек даже не заметил, с каким нажимом он произнес это самое "мой".
Алексей Тарпанов: В другой раз Степан, чье чрезмерное любопытство сослужило бы ему сейчас самую дурную службу, получил бы свое, да так, что добавки бы не попросил. К телесным наказаниям преображенский помещик прибегал нечасто, помятуя о том, что мужички те самые, перекрестив грудь белыми да серыми лентами, отбили у турок Измаил и Очаков, и теперь, безымянные, ложились великими тысячами под Москвой,- а битый солдат все одно что холощеный жеребец: и стать в нем не та, и дух не тот, да и, нет-нет, посматривает он на тебя таким взглядом, что сам себе делаешься гадок и противен. В этом Тарпанов, как мы видим, полностью разделял идеи Наполеона, за что и слыл по соседям едва ли не не масоном и волтерьянцем. Но уж если случалось ему преступить этот негласный обет, то виновному доставалось крупным горохом: правду говорят, что на грех и из палки выстрелишь. Однако, в этот раз камердинеру повезло: не успел Алексей Михайлович рта раскрыть, как в кабинете явился собственной хмурой физиономией господин Морозов, коего, конечно, на конюшне не выпорешь, хотя по-отечески взгреть бы иногда стоило. Тон и вид его задели Тарпанова; то, что дозволительно между двумя равным за закрытыми дверьми, при слугах приобретало совершенно иной вид, и, каким бы либералом ни был в душе владелец Преображенки, оставить этого так не было возможности. Посторонившись, ибо возле двери от прибытия еще двух мужчин началась форменная давка, он снова выпрямился, и устремил на соседа взгляд, каким смотрят поверх пистолетного дула, стоя с пятнадцати шагов и прикидывая, стоит влепить пулю прямо промеж глаз оскорбителю, или нет нужды утруждать себя подобными ухищрениями. Подняв подбородок, мужчина закинул голову и обратился к Саше с любезностью, которая у людей светских чаще всего служит предуведомлением всего вышеописанного. - Стало быть, милоствый государь Александр Николаевич, вы изволите быть недовольны? Пошли оба вон!- бросил он Сержу и своему камердинеру, не удостаивая, однако, их даже взглядом.- Ждите оба за дверью, пока барин-с решают, что с вами делать. Так что, сударь мой,- качнувшись с носка на пятку, Тарпанов продолжил свою речь, не скрывая упоительной желчи,- вы-с, стало быть, изволите признать, что этот mon cher Serge - ваша собственность, и, стало быть, вы, милостивый государь, за него в ответе?
Серж: Внезапное появление Морозова заронило в сердце куафера надежду, только усилившуюся при первых репликах двух дворян. По поводу причин заступничества Александра Николаевича он не обольщался – в молодом помещике, без сомнения, говорило собственническое чувство, но зато теперь у него появился шанс избежать наказания за свою дерзость. Дубовая дверь кабинета закрылась, враги обменялись мрачными взглядами и, не сговариваясь, принялись напряженно прислушиваться к происходящему по ту сторону замочной скважины.
Александр Морозов: Александр насупился: нарочитая любезность Тарпанова сказала молодому человеку куда больше, чем самый громкий крик. С одной стороны, юноша понимал, что сейчас проявил чрезмерную горячность: ведь Алексей Михайлович, к которому с детства он испытывал уважение, любезно пустил к себе в дом все их семейство, с другой же, не мог не почувствовать себя задетым. Болезненное самолюбие иногда играет злую шутку. Хотя первый порыв гнева быстро прошел, но и сдать назад – было совершенно неприемлемо. Больше всего Морозов боялся того, что его могут счесть трусом, а вынужденное прозябание в тылу только усугубило эту его черту. Не желая показывать, что он уже пожалел о своей резкости, Александр закусил губу и с упрямством, которому мог бы найти лучшее применение, ответил: - Если мой человек в чем-нибудь провинился, я готов нести за него ответственность. Но, простите Алексей Михайлович, наказывать его тоже буду сам. Предательски заныла нога, - стало быть, еще похолодает, - молодой человек невольно поморщился и, пожав плечами, примирительно добавил: - Не убил же он кого-нибудь, неужели это не могло подождать до моего возращения?
Алексей Тарпанов: Изменившийся голос молодого человека заставил Тарпанова усмехнуться. Зрители разошлись, и куда только что подевалось! Эх, милый мой, Александр Николаевич, не тем ваша головушка занята, чем нужно. - Ответить мы всегда перед Господом успеем,- кривя губы, проговорил он,- одни раньше, другие позже, и торопить это я вам, любезнейший Алексанр Николаевич, не советую. А дворня ваша, как видится, от усердия, да по глупости, лишнее затевает. Этот вон молодец,- переходя на французский язык, который ему сейчас казался более безопасным, продолжал Алексей Михайлович,- сегодня утром затеял драку с французами, и один бог знает, чем бы она окончилась. Думаете, долго бы они стали церемониться, если бы бы он кого зашиб ненароком... с ним, да и с вами? И с нами всеми... Тарпанов покачал головой, с усмешкой вспоминая брошенные ему морозовским крепостным слова. "Тише воды, ниже травы, как вы, барин..." Да что бы вы знали-понимали, господа хорошие! - Москва-матушка, милый вы мой, тоже от первого уголька загорелась,- отворачиваясь и возвращаясь к окну, с глубоким вздохом проговорил он.- Я-то уже свое пожил, да и Димитрия Алексеевича судьба в руках Божиих... а вот сестрицам своим, полагаю, вы иную судьбу прочите, чем по рукам у погани французской пойти? Или не так?
Александр Морозов: Прикусив язык, чтобы не сказать лишнего, Александр уставился на стену за спиной Тарпанова. Но видел он не контрастирующее с обоями темное пятно, - кажется, раньше здесь висел чей-то портрет, - перед глазами юноши встало пылающее поместье, беспорядочная беготня дворни и полубезумный взгляд матери. - Вы думаете, Алексей Михайлович, - он перевел наконец взгляд на лицо собеседника, - что я этого не понимаю? Только и слышу - будьте осторожны, будьте осмотрительны… - в голосе молодого человека вновь прорезались язвительные нотки. - Да я бы полжизни отдал, чтобы рядом с Дмитрием быть. Там было бы все ясно, тогда как здесь… Прихрамывая, Александр прошелся по комнате и, проведя рукой по опустевшему столу, криво усмехнулся. Все здесь напоминало корабль, с которого содрали оснастку. Где они, эти будоражившие воображение каждого мальчишки вещи? Безвозвратно исчезли они в ранцах захватчиков. Морозов хорошо помнил, как он вместе с сыном Тарпанова тайком пробирались в кабинет Алексея Михайловича, воображая себя при этом то пиратами, то благородными разбойниками. Ох, и влетало же, бывало, им за это! - За драку я спрошу со всей строгостью, - продолжил Александр после недолгого молчания, - раз уж мой человек оказался в ней замешан, но, будь моя воля, - хмыкнул он, - дал бы ему за это орден. Ведь он сделал то, о чем только мечтает его барин. Морозов немного помолчал и, медленно обводя взглядом кабинет, негромко спросил. - А вам, Алексей Михайлович, неужели не хочется посчитаться за все это? Может, он не стал бы бить по больному, но ему было невдомек, что только что подобные слова произнес крепостной куафер.
Алексей Тарпанов: Владелец Преображенки лишь стиснул зубы, да так, что хрустнуло. Да что ж, прости Господи, за утро такое, всем-то охота в нутро к нему забраться, за сердце схватить, да поворотить? Умники-разумники, вот уж воистину, незваный гость - хуже татарина. От раздражения он круто повернулся на каблуках, гневно блестящими глазами уставившись на юношу, как будто тот был повинен во всех его, Алексей Михайловича, несчастьях, и чуть ли не в самом французском нашествии. - Вас бы, батенька мой, сейчас бы произвести в фельдмаршалы-с!- даже не пытаясь скрыть захлестывающих чувств, произнес он.- Отомстить-с, посчитаться, спросить со сторогостию... прямо-таки ставка светлейшего князя Кутузова по вас плачет-с. А мы, изволите видеть, все по уголкам-с, да за печками, как тараканы сидим, да головы поднять не смеем. И то - куда нам? Даже ваши, милостивый государь, крепостные нам за это выволочки делать изволят! Как же-с, только их да вас забыли спросить! Ведайте, сударь мой, свое дело, а то на позиции со зрительной трубой охотников стоять всегда довольно, а пушечки потаскать, да в атаку походить - дураков не сыщешь-с. Шли бы вы по своим делам, Александр Николаевич,- с сердцем, но уже без прежнего гнева, с каким-то звучным отчаянием проговорил он, вновь отворачиваясь от молодого человека. И прибавил, нимало не заботясь о том, что в голосе все сильнее слышатся нотки полынной горечи. - Голову сложить, батенька мой, много ума не надо. А надо помнить, о чем заповедал господь наш: коли ударят тебя по правой щеке, подставь ты и левую. А, уж если и по левой ударили,- ясные, словно прихваченные утренним морозцем глаза насмешливо блеснули на Морозова через плечо,- то вынь ты, дружочек милый, острую сабельку, да сруби врагу обе руки по самую шею. ... В этот момент где-то неподалеку призывно, пугающе запел горн. Тарпанов вздрогнул всем телом при этом напоминании не то о далекой молодости, не то о чужом, нежеланном присутствии, и вновь отвернулся к окну. Сейчас Александру был виден разве что его профиль: брови нахмурены, губы сжались в тонкую белую линию. - Только для того, чтобы посчитаться с ним,- со вздохом выговорил мужчина,- нужно самому и голову и руки сберечь.
Александр Морозов: Обида на всех и вся накрыла Александра с головой и потопила под собой остатки его самообладания. Не думая, что он делает, молодой человек сжал руки в кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и сделал шаг вперед. - Да я... Вы хотите обвинить меня в трусости? - словно во время ломки, голос дал петуха и вместо едкого вопроса фраза прозвучала глупой юношеской бравадой. Морозов уже и забыл, что перед ним человек, годящийся ему в отцы, тот, кто в страшные минуты принял, не выказав даже тени неудовольствия, всю их семью. Не зная, чего именно он хочет сделать, Саша сделал еще шаг вперед, но, будто налетев на невидимую стену, остановился на излете. Сквозь красную пелену гнева, - хуже нет, когда тебе говорят правду, - до него донеслись горькие слова. Казалось, что все отчаяние мира сосредоточилось в голосе Тарпанова. Чувствуя, что на глазах вот-вот выступят слезы мальчишеской обиды, - и на этот раз отнюдь не на собеседника, - Морозов зажмурился и медленно, боясь, что предательская влага выдаст его с головой, открыл глаза. Теперь перед ним стоял не язвительный противник, каждое слово которого ранила сильнее ножа, а усталый пожилой мужчина. Морозов пристально взгляделся в знакомре лицо соседа. В последних словах помещика ему показался скрытый намек, но как он не присматривался, лишь только сжатые в ниточку губы показывали, что Тарпанов помнит о его присутствии. - Я понял, Алексей Михайлович, - с надеждой, что ему не показалось, произнес молодой человек вполголоса. Если показалось, вреда большого от слов не будет, если же нет... Что ж, нужно набраться терпения. Только где ж его взять? Не желая заканчивать разговор на плохой ноте, - тепло от растопленного камина не спасало от холодности хозяина кабинета, - но в то же время стараясь отстоять свою самостоятельсность, Александр переступил с ноги на ногу и уже без дерзости, но с упрямством, повторил: - Я все понял Алексей Михайлович, только, не извольте гневаться, со своими людьми я сам разберусь.
Алексей Тарпанов: Мысли Алексея уже поглощены были делами иными, чем посмевший оскорбить его куафер. Проучить бы его, мерзавца, конечно для порядка, но не бежать же, в самом деле, самому на конюшню? - Сделайте такое одолжение,- рассеянно отвечал он. склоняясь близко-близко к окну, и пытаясь, сколько возможно, охватить взглядом панораму двора, открывавшуюся из его окон. От его дыхания на стекле вновь стремительно начинало расползаться мутное пятно: видимо, на улице быстро холодало. Как бы снег не пошел... Мысли Алексея Михайловича вернулись к проделанной им во славу царя и отечества авантюре. Да уж, говорить умные слова - это вы, сударь мой, горазды, но, ежели с пристрастием станут копаться, от ответа вам не уйти. В лучшем случае объявят саботажником конюха, да и вздернут бедолагу на первой осинке, а в худшем... - Лейтенант у них мужчина серьезный,- вслух заключил свою мысль Тарпанов. Что ж, в непростое время живем, нужно быть готовым ко всему. Он выпрямился, одернув сюртук, словно выйти держать ответ за потравленных лошадей - была б воля, угостили бы не неповинных животных, а самого корсиканца, да не травой, а свинцовым горохом,- предстояло прямо сейчас. - Не задерживаю вас более, милостивый государь,- произнес он без прежнего раздражения, улыбаясь, по обыкновению, лукаво и еле заметно. Нужно было выбрать для завершения разговора какую-нибудь нейтральную тему, поэтому Алексей Михайлович с видом явного сожаления приподнял руку в изувеченном манжете и сокрушенно покачал головой. - Совсем мы с вами, батенька мой, скоро на дикарей похожи станем,- глаза его мальчишески заискрились; при таком их выражении покойница-жена каждый раз немедленно объявляла себя лежащей с мигренью, а, если сделать это было никак не возможно, закатывала глаза и произносила томным голосом:"Алексис! И все-то вам неймется! О душе бы подумали!",- на что неизменно получала ответ: "Ради вас и стараюсь, душа моя!" - Надо бы позвать кого-нибудь, подлатать рукав,- хотел сказать и осекся Тарпанов, потому что кровь против воли бросилась ему в голову при одной мысли о том, кем этот "кто-нибудь" может быть. Единственное, на что хватило его самообладания - короткий поклон в адрес собеседника, показывавший, что он того, действительно, более не обременяет. Все равно скоро увидятся за завтраком, и не с ним одним, а со всем почтенным семейством, которое, признаться по чести, Алексей Михайлович не очень-то и любил.
Серж: Степан выпрямился мгновеньем раньше, Серж – мгновеньем позже, но и тот и другой правильно поняли слова «Не задерживаю вас более», один – зная язык, на котором они был сказаны, другой – благодаря долгому опыту. Предусмотрительно отступая на несколько шагов в сторону, они ни на миг не перестали буравить друг друга взглядами – исход беседы оставался неясен. Серж, в котором бурное начало разговора зародило надежду, что Морозов и Тарпанов поссорятся, теперь гадал, не решит ли Александр Николаевич и вправду подать пример прочим, выпоров одного чрезмерно дерзкого куафера – упоминание Тарпанова о «выволочке» не пролетело у него мимо ушей. Опасения старого барина звучали на редкость убедительно – да нет же, мысленно уверил он сам себя, никогда Морозов не станет наказывать за то, о чем сам мечтает. – Достанется тебе по самое «не хочу», французишка, – еле слышно прошипел Степан, словно прочитавший его мысли.
Александр Морозов: Благодарный за возможность выйти из неприятной ситуации без потерь, Александр счел за лучшее "не заметить" оговорку про лейтенанта и в тон Тарпанову хмыкнул: - Могли ли мы раньше подумать, Алексей Михайлович, что будем ходить в латаной одежде? - юноша бросил недовольный взгляд на самого себя: многие из его вещей сгорели вместе с домом, те же, что удалось спасти, выглядели уже не совсем презентабельно. Некоторое напряжение в голосе собеседника Морозов отнес как на отголоски недавней сцены, так и на вполне понятное неудобство привыкшего к аккуратности человека, вынужденного ходить с потрепанной манжетой и, спеша покинуть кабинет, не стал забивать себе голову вопросом, почему помещик слегка изменился в лице. С облегчением откланявшись, молодой человек вышел из комнаты и, игнорируя камердинера Алексея Михайловича, пальцем поманил Сержа к себе. - Поди-ка сюда, поговорить надо, - начать разбираться с куафером он хотел сей же час, - к чему продлевать плохое, да и завтрак скоро, - но, увидев злорадные искры в глазах Степана, резко передумал, - или нет, пойдем лучше в мою комнату. Там спокойней будет.
Серж: По пути во флигелек, где проживали все Морозовы, оба молодых человека не произнесли ни слова. Нежелание Александра Николаевича говорить при Степане намекало, казалось бы, на его намерение ограничиться увещеванием, а то и вообще забыть о жалобах владельца Преображенки, лишь погрозив для порядка пальцем, но рассчитывать на это не приходилось – Дарья Андреевна уже научила Сержа, как непредсказуемы могут быть хозяева. Перебирая в голове возможные оправдания, куафер вошел вслед за молодым человеком в его спальню.
Александр Морозов: Плотно прикрыв дверь, Морозов повернулся к куаферу и с самым грозным видом, на который только был способен, спросил: - Что ж ты, дружочек Серж, творишь-то? Не делай невинный вид, никогда не поверю, что под дверью не стоял... Слышал, наверняка, что Алексей Михайлович про тебя рассказывал... - напускная строгость потихоньку сползала с Александра, как луковая шелуха. - Не шептали мы, да и ты, чай, не глухой. Под монастырь, значит, подводишь? Молодой человек подошел вплотную к крепостному и свистящим шепотом поинтересовался - Из-за чего сыр-бор пошел? Чтобы, если что, знать, за что всему семейству страдать придется.
Серж: Выражение полного недоумения сменило на лице Сержа деланно-покаянную гримаску, и он красноречиво пожал плечами. – Не понравилось Алексею Михайловичу, что я девушке mademoiselle Sophie ведро от колодца поднести помог, – объяснил он, намеренно неправильно понимая вопрос. – La petite у нас, оказывается, за его камердинера просватана, только si vous me demandez, что-то здесь нечисто: никто об этом ни слова ни пол-слова раньше не слышал. Тут новая мысль посетила Сержа, и он поспешил ухватиться за нее в надежде совершенно отвлечь своего хозяина от французов: – Я так думаю, может, и не в лакее дело вовсе? Настенька-то эта – первая на Преображенке девка, может, она самому monsieur Tarpanoff и приглянулась?
Александр Морозов: - Ты мне зубы-то не заговаривай, не о девке речь шла, - безуспешно пытаясь скрыть свой интерес, ухмыльнулся Морозов, - С французами что не поделил, спрашиваю? Ни на секунду не поверив в раскаяние куафера, - слишком часто сам с таким же видом стоял перед маменькой, с жаром ей доказывая, что лягушка сама запрыгнула в кровать сестры, а он, Сашенька, тут совсем не при чем, - но отчаянно тому завидуя, Морозов потрепал крепостного по плечу и, подсознательно подражая интонациям Тарпанова, произнес: - Ты бы поаккуратнее, вздернут ведь на березе без суда и следствия, - и насмешливо уточнил. - Или и с ними ты тоже из-за Настасьи схлестнулся?
Серж: На ходу придуманная байка про сливки теперь представлялась Сержу крайне сомнительной, правда была самоубийственной, а в голову, как назло, ничего кроме тайников не приходило. Ну вот что, спрашивается, мог французский солдат искать в хлеву? Не про лягушек же молодому барину рассказывать? – Настасья сама за себя так постоит, что дай Бог всякому, – со смехом сказал он, лихорадочно перебирая про себя отговорки, одну сомнительнее другой. – Она их из ведра окатила, и меня заодно. Не то чтобы он обвинял Настю в том же, в чем упрекал Тарпанов его самого, но намекнуть Морозову, что опасность не так велика, как стращает старый барин, более чем стоило.
Александр Морозов: - Из ведра... Как мартовских котов, затеявших драку под окнами, - съехидничал Морозов. - Так почему же ты Алексею Михайловичу про то не сказал? Что за девицу вступился? Уловка Сержа удалась на славу, ему даже и врать не пришлось, и все бы для куафера закончилось хорошо, если бы Александр не вспомнил слова Тарпанова. - Или погоди-ка... - уже серьезным тоном продолжил юноша, - Алексей Михайлович говорил, что дерзил ты ему. Сам знаешь, я в обиду просто так не дам, но учти, - Александр поджал губы, - век за тебя заступаться тоже не смогу. А будешь язык распускать, еще и сам добавлю. Покончив с нравоучениями, Саша облегченно вздохнул, - тяжела ты, доля помещика, - и совсем уже другим тоном поинтересовался: - Так что ты там про Настасью рассказывал?
Серж: Для порядка Серж пооткрывал рот, но перебивать барина не стал, позволив тому самому сделать все выводы. Вопрос молодого человека вызвал на его губах усмешку, которую можно было бы назвать снисходительной, если бы она не была такой дружелюбной и если бы сама мысль о снисхождении со стороны крепостного не была такой абсурдной. – Настасья, дочь Василья-кузнеца, – объяснил он. – Неужто вы не приметили еще, Александр Николаевич? Такая красавица – глаз не отвести. Fille de chambre de mademoiselle Tarpanoff. Последние слова он произнес с ярко выраженным сожалением, давая понять своему собеседнику, что ступать надо осторожно.
Александр Морозов: Морозов удивленно поднял бровь. С чего бы это ему обращать внимание на крепостную? Конечно он понимал, какой интерес может испытывать барин по отношению к подневольной девице, но еще не вошел в тот возраст (или морально до того не созрел), чтобы искать "усладу для глаз... или тела" среди неровни. Впрочем, Настасья была действительно хороша, и, если слова куафера верны, то Алексея Михайловича можно понять. Как и сожаление Сержа. - Приметил, как не приметить, - Александр пожал плечами и с интересом посмотрел на собеседника - грусть в голосе крепостного было не просто явной, но и наводила на определенные мысли. - Только вот, дружочек Серж, говорил бы ты по-русски. Иль забыл, кто землю нашу топчет? - с пафосом спросил молодой человек и, понизив голос, добавил. - На сегодня я уже наслушался французской речи.
Серж: Серж, обнаруживший меж тем на кровати небрежно брошенный шелковый шейный платок, перебросил его через изгиб локтя, вмиг приобретая лакейский вид, и, поймав собственное отражение в высоком зеркале, с трудом сохранил улыбку на лице – конечно, из Москвы его забрала барыня, но в камердинера его превратили те самые французы. – Неужто они и с вами что-то не поделили, Александр Николаевич? – спросил он живо. – Вроде уж все, что можно было стащить, порастаскали, хотя… Выражение его лица изменилось, становясь одновременно задумчивым и чуть злорадным. – Как вы думаете, Александр Николаевич, может, им накраденного мало, еще чего хочется?
Александр Морозов: Александр недоуменно посмотрел на куафера. - По-моему, для мародеров, сколько не дай - все мало. Погруженный в себя, он не сразу обратил внимание на изменившееся выражение лица собеседника, и без того было о чем подумать. Устои, ранее казавшимися нерушимыми, изрядно пошатнулись. Дворяне выглядели немногим лучше челяди, во всяком случае, Александр, как любитель хорошей одежды, искренне так и считал. И хотя шелковый платок, перекинутый через изгиб локтя "камердинера", выглядел вполне прилично, но в сочетании, своим щегольским видом лишь только подчеркивал потрепанность сюртука. И все-таки легкое злорадство в голосе Сержа, - как и недоговоренность, - не осталось незамеченным. - Погоди-ка, сдается мне... - юноша резко замолчал и деланно равнодушно уточнил. - Ты к чему это спросил? Из любопытства или как?
Серж: Глаза Сержа сверкнули, и, подойдя к своему хозяину, он наклонился к самому его уху, не замечая, насколько стиралась в этом доверительном движении разница между господином и слугой. – Вы ведь предусмотрительный человек, Александр Николаевич, n’est-ce pas? Вы же, небось, не ждали захватчиков сложа руки, чтоб они у нас все разграбили? – Молодой человек понизил голос до свистящего шепота. – Дом-то морозовский как сгорел, никто ж не знает, что добро, что там было, ваша милость его тайком еще до прихода французов заранее увезли да в землю закопали. А где зарыли, то место на клочке бумаги пометили… или не на одном клочке, да не одно место. Он отстранился, глядя на барина блестящими глазами и жалея только, что ему самому не пришло в голову поживиться господским добром до пожара.
Александр Морозов: Достаточно одного взгляда, чтобы внимательному наблюдателю, если бы он был, стало ясно, что отношения между собеседниками были весьма странными. И дело не в том, что для крепостного куафер вел себя более чем вольно, но и в том, что сам барин смотрел на это сквозь пальцы. Во всяком случае, другой бы получил хорошую оплеуху за панибратство, Серж же отделался лишь укоризненным взглядом, да и то лишь за неистребимую привычку к французскому языку, за которую ему уже неоднократно доставалось. Но на этот раз Морозов, слишком заинтригованный, чтобы пенять на пренебрежение запретом, оставил промах без внимания: - Дело говоришь, - сквозь барственные нотки в голосе молодого человека явственно слышались, как восторг, так и легкое, но вполне понятное сожаление, - жадность - страшное чувство, - и, подумав, с усмешкой добавил. - И в том правда, что никто в одно место все прячет. Не одна была схоронка.
Серж: В бесовском огоньке, горевшем сейчас в глазах молодого человека, напрочь сгорело разумное соображение, что ему-то следовало сейчас не портить отношения с солдатами, но наоборот, восстанавливать испорченное. Призрачная возможность отплатить французам за пережитое унижение, да еще и отвлечь их от поисков его собственного добра, замаячившая сейчас перед Сержем, вытеснила из его сознания его же цели – хотя, надо полагать, будь пришедший ему в голову план чуть более сумасбродным или предложи его кто другой, здравый смысл тут же напомнил бы о себе. – И где же ваша милость могла эти планы схоронить? – задумчиво протянул он.
Александр Морозов: У Александра даже на минуту не возникло и тени сомнения в том, насколько плох или хорош этот план: вынужденный отсиживаться в поместье, - да еще чужом поместье, - он уже давно горел желанием хоть как-то поквитаться с ненавистными оккупантами, при этом желательно было бы остаться живым и здоровым. Искалеченная нога научила юношу осторожности. - На виду такое не положишь, - в тон куаферу заметил он, - но и далеко прятать нет никакого интереса. Так бы я носил все с собой... в кармане или, допустим, за голенищем, - Морозов рассмеялся, - но пока единственное, что приходит в голову, так это зарыть планы во дворе. Устроить так, чтобы все выглядело одновременно тщательно спрятанным, но при этом было вполне доступным, оказалось не самым простым делом. Юноша задумчиво провел рукой по покрывалу и, взглянув в горящие нехорошим блеском глаза куафера, ухмыльнулся: - Впрочем... Что могло бы быть естественнее, если бы некто, недовольный барином, выкрал эти планы у своего господина, - усмешка незаметно перешла в оскал, - а поводов для недовольства может быть великое множество. И, демонстрируя, что именно он имеет в виду, Морозов с силой ударил по убранной постели.
Серж: Взгляд Сержа метнулся к кровати, и куафер на миг помрачнел, но почти сразу рассмеялся. – Выкрасть не выкрал, а вот перерисовать – за милую душу, – отозвался он и, подойдя к письменному столу, выбрал из стопки бумаги чистый лист. В отличие от Алексея Михайловича он не мог маяться воспоминаниями о пропавшей из комнаты серебряной чернильнице и окунул гусиное перо в чашку с отбитой ручкой, даже не задумавшись о том, насколько изменились отношения барина и его «камердинера» благодаря французам. – На мельнице небось спрятали что, Александр Николаевич? Место было названо им неслучайно, но бродившие по Преображенке сказки и заброшенность строения превращали его в идеальную цель для кладоискателей.
Александр Морозов: - И на мельнице тоже, - глубокомысленно произнес Александр, словно и в самом деле придумывал местечко для схорона. - Хорошо бы еще скелетец чей положить... - усмехнулся он, - так ведь никто не согласится пожертвовать на благо, так сказать. Морозов уселся прямо на кровать и, мечтательно закатив глаза, представил, какая чудная картинка бы предстала мародерам. - Ты только, Серж, не слишком-то старайся, - строго, барин все-таки, произнес молодой человек, но, не выдержав назидательного тона, ухмыльнулся, - не забывай, что вряд ли у тебя было много времени на перерисовку, - и живо, будто не страдал хромотой, подскочил к куаферу. - Дай-ка посмотрю, что получается.
Серж: Серж выронил перо, обильно окропив бумагу чернилами. – Господь с вами, ваша милость, скажете тоже! Скелет, словно вы и вправду готовы могилу потревожить! – Он перевел взгляд на свой набросок, где вдобавок к стилизованной мельнице и изображавшей Безымянку извилистой линии появилась россыпь клякс, и широко заулыбался. – А если схоронка где-то на берегу была, кто скажет теперь, где я перерисованный крестик поставил? Он снова подобрал перо и дописал пару слов таким неразборчивым почерком, что понять, имел ли он в виду «5 шагов», «8 футов», «3 локтя» или еще что-нибудь, было совершенно невозможно.
Александр Морозов: - Неплохо, весьма неплохо, - Александр потрепал куафера по плечу, - только поверят ли? Тут бы еще добавить... хм... случайностей. Оборонить, например, - молодой человек даже замер от пришедшей ему в голову мысли. - Ты это, погоди-ка, дай я посмотрю, что у тебя там получилось. Он взял чистый лист и, забрав у Сержа перо, тщательно перерисовал карту. Через несколько минут Морозов, чтобы скорее высохли чернила, помахал листком и, посмотрев на живописные кляксы оригинала, а затем на свой рисунок, с сожалением скривился: - Э-эх, красиво, оно, конечно, красиво... но уж больно четко выписано. Здесь на неаккуратность переписчика не пожалуешься, сам понимаешь. Юноша в раздумьях повертел листок в руках, и лицо его озарилось той особой улыбкой, от которой у дворни семьи Морозовых начинало нехорошо щипать в носу. Он несколько раз сложил самодельную карту и с силой стал тереть по столу, стараясь, чтобы основное усилие было направлено на линию сгиба.
Серж: Серж, едва не вмешавшийся в дела своего барина, когда тот помахал картой в воздухе, прикусил язык, наблюдая за манипуляциями Морозова. Если чернила еще не успели высохнуть, на бумаге останется такая путаница линий, что разобраться в ней вряд ли будет кому под силу… но ведь не думает же тот, что французы будут шарить по его карманам – или все же будут? – Надо бы еще в лесу что-нибудь припрятать, – предложил он. – Эх, если бы мы знали еще, как партизан предупредить…
Александр Морозов: Александр встрепенулся. В словах собеседника ему показался скрытый намек, но как в том признаться крепостному, что сам он пребывает в неведении? Что уж греха таить, как бы хорошо Морозов не относился к Сержу, но барин - он барин и есть. Поэтому молодой человек что-то невнятно промычал и, уже окончательно измусолив бумажку, аккуратно оторвал по линии сгиба - вроде как протерлось. Он сравнил свой рисунок с рисунком куафера и удовлетворенно кивнул - самодельная карта выглядела изрядно потрепанной, и не скажешь, что буквально несколько минут назад это был девственно чистый лист бумаги. Оторбрав тот обрывок, на котором не было никаких конкретных указаний, Александр еще немного помял его в руках и, показав Сержу, убрал кусок карты за голенище. - Обороню при случае, не хочу в кармане носить. В сапоге - оно надежней будет, - пояснил он а задумчиво добавил. - А про лес - хорошая задумка, и ты прав, дружочек Серж, хорошо было бы партизан предупредить. Морозов запрокинул голову и, недобро усмехнувшись, процедил сквозь зубы: - Неплохой мог бы выйти подарочек. Знать бы, кому дарить.
Серж: Серж выразительно вздохнул, в глубине души начиная раскаиваться во всей затее – ссориться с французами ему было ни к чему, а от партизан ждать таким, как он, было нечего: барин он и в лесу барин, а крепостной – по всей Руси крепостной. Однако не говорить же Александру Николаевичу – лучше согласиться и переждать, пока тот сам не забудет… если забудет. Подавив резонные сомнения, он широко и фальшиво улыбнулся. – Ежели узнаем, еще одну карту нарисовать недолго, n’est-ce pas? В этот миг в голове Сержа зашевелилась новая, весьма своеобразная мысль, и он в задумчивости прикусил нижнюю губу.
Александр Морозов: - Опять ты, Серж, по-французски, - с укором произнес Морозов, не задумываясь о том, что и сам произносит имя куафера на тот же манер. Он порвал на мелкие клочки остатки второй карты и со смаком потянулся. Заманчивые картины пронеслись перед его глазами и он не заметил странного выражения лица крепостного. - Ступай уже, - сказал, наконец он и, не выдержав барского тона, ухмыльнулся, - только будь уж поаккуратнее, а то сегодняшняя водица тебе раем покажется, - и, живо представив мокрого, как цыпленка, Сержа, весело расхохотался.
полная версия страницы