Форум » Оккупированные территории » Трудности перевода или Этот стон у нас песней зовется... » Ответить
Трудности перевода или Этот стон у нас песней зовется...
Настасья: Поместье Тарпановых, господский двор, около 11 утра 20 октября 1812 года
Ответов - 12
Настасья: Утро… Кому раннее, а кто уж с зари на ногах. Охохонюшки… Мало ли дел. Барышню разбудить, умыть, одеть, причесать, а допрежь того сноситься в девичью и забрать переделанное для Софьи Алексеевны платье. Раньше барышня и не подумала бы отдавать платье в переделку, но старый барин топнул ножкой: война, мол, и экономия-с. А что топать? И без того ясно, что купцов всех распугали, товаров нет, и в Москву за модными отрезами не съездишь. С тех пор, как в поместье целая орава французов на постой устроилась, свет-Софьюшка придирчива стала, и тот наряд ей не по нраву, и этот нехорош. Офицеры на каждом шагу, пусть и вражьи, – осрамиться не хочется. Вот и приходится выкручиваться. Упорхнула Софья Алексеевна к завтраку, тут бы Настёне передохнуть чуток, так нет: братец младшой, охальник, удружил. Сунулся на господскую кухню, да по излишней резвости ногами обеими левыми переплутал и опрокинул заготовленную кухаркой Прасковьей бадью с водой. Был пойман Прасковьей за ухо и бит полотенцем вдоль хребта. Кинулся малец под крыло старшей сестрице, а та еще худшее учинила. От побоев уберегла, но взамен вручила половую тряпку и велела вымыть кухонные полы, чтоб вода зря не пропадала. Вдругорядь под ноги лучше будет смотреть: затрещины отойдут, а срам запомнится накрепко. Довольная Прасковья осталась надзирать за исполнением наказа любящей сестры, а Настя отправилась восполнять утекшую воду к колодцу во дворе. … Колодец у Тарпановых хорош: сруб недавний, цепь прилажена крепко, и ведро вверх ходко идет, не канителится. Поднять – перелить – отнести – вернуться опять. Под монотонный ход работы задумчивая песня идет на уста, сначала тихая, а потом и во весь голос... Настасья и запела.
Робер Леблан: Зябко поёживаясь от утреннего холода, во двор вышел один из французов, ставших на постой в поместье Алексея Михайловича Тарпанова - сержант Робер Леблан. По давней привычке он поднялся рано, и к девяти часам уже успел поесть, привести себя в соответствующий военному вид, и обдумать планы на ближайшее время. Часть солдат ещё спала, часть отправилась в лес, а их командир, воспользовавшись неожиданно выпавшим свободным временем, решил немного подышать осенним воздухом. Роберу, как уроженцу одной из южных провинций Франции, русская осень была в новинку, и его отношение к этому времени года состояло из неприязни к ранним заморозкам и восхищения красотой северной природы. Неспешно шагая по земле, уже успевшей слегка затвердеть, сержант задумался о том, что готовит ему новый день, как вдруг до него долетела странная, непривычная для французского уха мелодия. Сделав несколько шагов вперёд, Леблан увидел певицу - служанку, хлопотавшую у колодца. Природа не наградила девушку особенным талантом, однако недостаток силы в голосе с лихвой компенсировался искренностью исполнения. Слов Робер не понимал, но отчего-то в его сознании неизвестный мотив мигом связался с хрустальным осенним воздухом, кружащимися в воздухе жёлтыми листьями, и доносившимися откуда-то из поднебесья криками перелётной птичьей стаи. Впечатление оказалось настолько сильным, что молодой человек остановился, не в силах идти дальше. В душе была задета какая-то струна, и это заставило Леблана за несколько минут пережить целую гамму чувств: от непонятной тоски до сожаления, что песня окончилась. Как только прозвучали последние слова, и крепостная девушка собралась уходить по своим делам, сержант подошёл к ней. - Мадемуазель, - сказал он по-русски с чудовищным акцентом, - какая шансон это есть? Роберу очень хотелось узнать название запавшей в душу песни, но, к сожалению, его запас русских слов оставлял желать лучшего, как и знание языка в целом. Будь перед юношей благородная дама, он бы обратился к ней на своём родном языке, ибо знал, что русские дворяне порой говорят по-французски не хуже, чем сами потомки галлов. Но ожидать владения французским языком от простой крестьянки было, по меньшей мере, странно. UPD: спасибо Сержу за консультацию по языковым вопросам.
Настасья: Певунья и не подозревала, что ее выступление проходит при публике, потому вопрос застал Натасью врасплох. Перехватив ведро поудобнее, она широко распахнула глаза и воззрилась на француза. Настя помнила господское наставление: держаться с пришлыми вежливо, но со строгостью. – Чего? – переспросила она, силясь уразуметь, что от нее хочет этот чернявый. Есть? Так сколько можно?! И так всю скотину сожрали, даже барам откушать нечего, грибочками перебиваются, как простые. Однако ж выражение лица спрашивающего было не оголодавшее, а любопытное, и Настя сообразила, что тот чем-то интересуется во дворе. Обведя растерянным взглядом окрестность, Настасья, наконец, решилась и выговорила громко и отчетливо, будто обращаясь к глухому или скудоумному. – Вода. Ведро. Колодец. Настя, – поочередно указывая пальцем на называемые предметы и под конец ткнув себя в грудь.
Робер Леблан: Сказать, что Робер был разочарован, значило не сказать ничего. Сержант подумал, что песня, которая произвела на него такое сильно впечатление, рассказывала о самых простых вещах: о колодце, ведре и самой певице. Имя девушки Леблан запомнил, но произнести его без ошибок не смог - греческое имя Анастасия в южной Франции не встречалось совсем. По крайней мере, на памяти молодого человека. - Настья..., - повторил Робер, стараясь запомнить непривычное слово. - Так Вы петь про вода и ведро? "Странный народ, - отметил про себя Леблан, - у нас бы в голову не пришло никому слагать песни о столь простых предметах. Если наши крестьяне и поют, то о родных местах, темнокудрых красавицах, предстоящих событиях вроде наступления иного времени года или какого-нибудь праздника. А здесь всё не по-людски - едва ли ведру не поклоняются".
Настасья: – Ах, песня… – догадалась Настя и заливисто рассмеялась. – Так бы сразу бы и говорили, барин. А то как же вас понять-то? Она поставила ведро, оттягивающее руки, и призадумалась. Как разложить на составные части то, что в песне льется само собой? Говорят же, из песни слов не выкинешь, вот и в этой – каждое слово было к месту, крючочком цепляло и тянуло за собой следующее, выплавляясь в единую текучую нить, будто из-под умелых рук пряхи. А начнешь смешивать да собирать – получится неопрятная кудель с оческами. Только французу этого не объяснишь… Придется пробовать песню рассказать. – Ну… да… Про воду, только большую, очень большую, – лучезарно улыбнувшись, Настя широко взмахнула руками, показывая, насколько много этой самой воды. – И лодки. Тоже большие. И их тоже было много. А на этих лодках плыли… плыли… – она запнулась, подбирая слово поточнее, но сдалась, – люди плыли. А один плыл с женой, только другие были этим недовольны, и он жену утопил. Пьян он был, – подумав, уточнила Настя и нахмурилась. В пересказе выходило нечто странное и неправильное.
Робер Леблан: Робер внимательно слушал рассказ девушки, стараясь не упустить ни одного слова. Познания сержанта в русском языке были весьма и весьма скудными, но рассказчица сумела более-менее донести до гиенца суть песни. Поняв, что ни о каком ведре в песне речи не было, Леблан даже обрадовался. Но настоящее содержание текста всё равно оставалось для француза не до конца понятным. - А какие люди? - спросил Робер у Насти, пытаясь догадаться, что девушка ответит на этот вопрос. - Богатые? По объяснениям крепостной красавицы Леблан нарисовал себе картину, смахивающую на иллюстрацию к французским балладам. Сержант представил себе крупного мужчину, отчего-то похожего на мавра - главного героя одной из прочитанных Лебланом книг, и необыкновенной красоты женщину, которую мужчина с остервенением бросает в воду. Робер не до конца понял, чем провинилась бедная утопленница, но это он собирался выяснять в следующем вопросе.
Настасья: – Когда богатые, когда нет – как судьба сложится, – терпеливо поправила Настя, – лихие люди то были. Разбойники. Она вздохнула и самокритично подумала, что замешательство солдата вполне понятно. Выбирала она слова подоходчивей да попроще – из опаски, что дотошный француз примется выспрашивать еще про каждое названное незнакомое слово, но вместо простоты получилась только изрядная путаница. Настасья пригорюнилась: ну почему у нее не выходит так складно, как у Софьи Алексеевны? Та как возьмется рассказывать про бедственную любовь какой-нибудь Ларисы, аж сердце заходится от жалости к разнесчастной ее судьбе. И рассказывает-то не так запросто, как Настя сейчас, а перетолковывает на родную речь с чужеземной.
Робер Леблан: - Разбойники! - оживился Робер, - а кто это? Причина радости гиенца была понятна - за время пребывания в России ему неоднократно приходилось слышать это слово в свой адрес, и в адрес своих товарищей по оружию. Но сколько Леблан не спрашивал, ему не удавалось получить точное объяснение знакомого понятия. Судя по интонации с которой произносилось слово "разбойники", комплиментом оно не являлось. Однако сержант надеялся, что ярко выраженного негативного значения оно тоже не носит - может, это такой синоним слова "иностранцы"? Но догадки не годились, и молодой человек замер в ожидании того, что скажет ему крепостная красавица. Где-то в глубине души у гиенца теплилась надежда на то, что Настя подтвердит его предположения.
Настасья: – Разбойники это разбойники, кто ж еще? – подивилась непонятливости француза Настя. – Вольные людишки, бога и царя не почитают, чтят только свои собственные разбойничьи законы. И не мирно, как все добрые люди, а все норовят других своим законам наущать, не спросясь, надо это кому или нет. Мол, наш закон все равно самый лучший. Вот потому атаман ихний жену и утопил, – неожиданно заключила Настасья, завязав в единый узел извечную мужскую дурь с дикими разбойничьими нравами.
Робер Леблан: Чем дальше, тем меньше Робер понимал, о чём была песня. Ему было ясно, что "разбойники" - это наверняка очень плохие люди, но ассоциировать это слово с собой и товарищами Леблан не мог и не хотел. Мысленно он отмечал: "Так... В Бога не верят и жён топят. И при чём тут мы? В Бога у нас верят многие солдаты, а жён у нас никто не топил. Значит, мы не разбойники? Но отчего тогда местные жители часто называют нас этим словом?" Окончательно запутавшись, сержант вновь обратился к своей "учительнице". - А кто в Бога верит и жену не бросает в воду - разбойник? - спросил гиенец, считая, что скоро он поймёт, о ком и о чём шла речь в песне.
Настасья: Настасья, которой не посчастливилось повстречаться в жизни ни с одним, даже самым плохоньким разбойником, растерялась. Является ли дружба с зеленым змием и утопление неугодной жены отличительной привилегией только разбойников, ей известно не было. Однако почти научный диспут был прерван шумом, внезапно раздавшимся со стороны хлева. В шуме угадывались звуки доброй драки, перемежаемой приглушенными ругательствами. – Ох ты господи, опять дворовые озоруют, вот же разбойники, – всполошенно охнула Настя и подхватившись кинулась туда. Преданность семейству Тарпановых распространялась у рачительной Настёны и на их имущество. На полпути вспомнив про оставленное ведро, она крутанулась на месте, хлестнув себя косой по бокам, и бросилась обратно к колодцу. Забрав ведро, Настя вновь побежала на шум, правда уже не так резво.
Робер Леблан: Почувствовав, что шум возник неспроста, Робер бросился вслед за девушкой. Во-первых, он хотел разобраться, что стряслось в поместье Тарпановых, а во-вторых мало ли что могло случиться с девушкой, побежавшей в "горячую точку". В правилах Леблана было не тратить времени на размышления, поэтому решение он принял быстро. К тому же гиенцу очень хотелось узнать ответы на все свои вопросы, связанные с Настасьиной песней, поэтому терять девушку из вида не хотелось. Однако в голове сержанта, спешившего на звуки драки, настойчиво крутилась одна мысль: "Не быть мне французом, если этот задира-испанец опять буянит - чего ещё от него ожидать? Ну, Мигель, погоди!" Персонаж переходит в эпизод "Вперёд, сыны Отчизны..." Эпизод завершен.
полная версия страницы